— Настолько неравнодушен, — смеюсь я, — что твердо пообещал мне никогда майора не присваивать.

— А ты не переживай, срок придет, я сам ему твое представление между других подсуну, он и не заметит, подмахнет, — поддерживает Лосев старую шутку. — А где Николаев? Где этот чертяка?

В этот момент в землянку входит широко улыбающийся Сергей. Командир также обнимает и поздравляет его. Потом вдруг становится серьезным.

— Давайте сюда этого геринговского подонка! Зря ты, Андрей, живым его оставил. Теперь придется с ним разговаривать, а я его видеть не могу!

Мы садимся возле стола, и в землянку вводят немца. Он останавливается посередине, расставив ноги и заложив руки за спину. Холодные колючие глаза осматривают нас, и лицо его принимает надменное выражение.

Старшина кладет на стол пистолет и удостоверение пленного. Федоров берет удостоверение и читает по-немецки.

— Штандартенфюрер Йозеф Кребс. Ого! Целый штандартенфюрер к нам пожаловал!

— Какой части и где базируетесь? — спрашивает он пленного.

— Не трудитесь, я довольно неплохо знаю русский язык, чтобы сообщить вам, что ни на какие вопросы я отвечать не буду, — говорит немец с небольшим акцентом, — тем более что я не намерен беседовать с комиссаром.

— Вот как? — с деланным удивлением спрашивает Федоров. — Это почему же? А мы так хотели с вами побеседовать.

— Вы можете расстрелять немецкого офицера, попавшего вам в руки волей нелепого случая, но сломить его вы не сможете.

— В отличие от вас, мы не расстреливаем пленных и не глумимся над ними, — резко говорит Лосев.

— Не рассказывайте мне сказки! Я своими глазами видел могилу нашего летчика Гельмута Шмидта. Над чем вы смеетесь?

— Над вашей наивностью. Неужели вы думаете, что над могилой расстрелянного врага мы устанавливаем памятные надписи? Если мы решим вас расстрелять, а у меня руки чешутся сделать это, то мы даже могилу вам рыть не будем. Прикажу отвести до ближайшей воронки. Что же касается Гельмута Шмидта, то этот офицер проявил величайшее мужество и верность воинскому долгу, и мы похоронили его с воинскими почестями, как он того заслужил.

— Чем же он заслужил это в ваших глазах?

— Я не обязан удовлетворять ваше любопытство, но так и быть. Раненный в ногу, он много километров полз по нашему тылу, не имея никакой надежды на спасение. Когда в лесу, возле аэродрома, он случайно встретился с капитаном Злобиным, — Лосев указывает на меня, — то отстреливался до конца и, будучи вторично раненным, выстрелил себе в сердце.

— Я не верю ни одному вашему слову.

— Мне на это глубоко плевать! Я знаю одно: Шмидт предпочел плену смерть, а вы, Кребс, добровольно сдали оружие в надежде сохранить свою жизнь. В отличие от вас, Шмидт — настоящий воин. А мы умеем ценить истинное мужество и доблесть, даже если его проявляет враг.

— Вы сказали, что Шмидт — настоящий воин, в отличие от меня. За кого же вы считаете меня, кавалера Рыцарского креста с дубовой ветвью?

— Я не желаю знать, за какие подвиги вы получили свои кресты, Кребс, но вы не воин. Вы — убийца.

— Все воины убивают.

— Воины убивают в открытом бою. А вы били наших летчиков исподтишка. Набрасывались на них внезапно, когда они уже садились. Я говорю вам с солдатской прямотой: вы подлец, Кребс!

Лицо Кребса багровеет от прихлынувшей крови, он сжигает кулаки и хочет что-то сказать, но Лосев командует:

— Увести! Нам не о чем говорить с ним. Хотя… Встань, Злобин. Пусть штандартенфюрер посмотрит на летчика, который его сбил.

Кребс бросает на меня косой взгляд.

— Не трудитесь, гауптман, я хорошо разглядел вас еще на аэродроме. И запомните этот день. Если вы доживете до тех лет, когда люди пишут мемуары, то можете смело написать что в этот день вам крупно повезло. Вы не только вышли живым из боя с Йозефом Кребсом, но и благодаря счастливому случаю сумели положить конец его летной карьере.

От такой наглости я несколько теряюсь, но Лосев выручает меня:

— Случай! Да, это случайность. Но это счастливая для вас случайность, что вы не встретились с ним раньше, в бою. С ним или с майором Волковым, которого вы подло расстреляли на днях. Тогда бы для вас война закончилась гораздо раньше.

Кребс не сдается и цедит сквозь зубы:

— Интересно, гауптман, какая это у вас по счету победа? Полагаю, третья или четвертая.

Меня вновь опережает командир:

— Вы, Кребс, не только подлец, но еще и нахал. Четвертая! А двадцать четвертую не хотите? Вот его товарищ, Николаев. У него семнадцать побед. А у их комэска Волкова, которого вы убили из-за угла, было тридцать девять. У вас, я видел, восемьдесят четыре победы, но вы и воюете-то третий год, а мои ребята — только четвертый месяц. Так что, Кребс, делайте выводы. В открытом бою вам их никогда бы не одолеть. И вы это поняли, потому и придумали, прямо скажу, искусный и хитрый прием. Но больше одного раза вам его применить не удалось. Вас расшифровали и подловили. А это тоже надо суметь сделать. — Лосев машет рукой. — Увести его и доставить в штаб армии. Нам некогда беседовать с этим фюрером.

Поникшая фигура Кребса исчезает в дверях землянки.

Глава 17

Утро 11 октября выдалось ясным. Летать в такую погоду — одно удовольствие. Невысокое еще солнце ярко высвечивает желтую листву берез и редкие кучевые облака.

Я стою на пороге землянки. Эскадрилья собирается завтракать, а я прикидываю, когда же то, ради чего я здесь, случится. Видимо, очень скоро. Вчера пара из первой эскадрильи летала в район Дубровки и Бетлицы. Они не вернулись. Сегодня — моя очередь. Как-то все сложится? Гул моторов прерывает мои размышления. На посадку заходит пара “ЛаГГов”. Это комдив!

Минут через двадцать прибегает посыльный.

— Злобин, Николаев — в штаб!

Лосев сказал правду. Генерал-майор Строев привез нам два ордена Красного Знамени.

— По нашим сведениям, в эскадре “Нибелунгов” объявлен траур по штандартенфюреру Кребсу и гауптштурмфюреру Ренике. Тем, кто собьет “Як-1” с головой лося и номерами “27” или “28”, обещана награда и месячный отпуск в фатерлянд, — говорит нам комдив, вручая ордена. — Но я полагаю, вы не доставите им удовольствие получить такую награду?

— Постараемся, — обещает Сергей.

— Награды обмывать будете уже на новом месте. К концу дня вы перебазируетесь в район Починок. А теперь, Злобин, смотри сюда и слушай внимательно.

Строев достает из планшета карту и разворачивает ее на столе.

— С Брянского фронта немцы сняли танковую группу Гудериана. По данным разведки, ее разворачивают против нашего фронта для прорыва с левого фланга. Ясно, что район сосредоточения этой группы — вот здесь. — Карандаш в руке Строева обводит на карте район между Дубровкой и Бетлицей. — Мы уже знаем, что они здесь. Но не знаем ничего о готовности группы к наступлению: подтянуты ли тылы, где сосредоточены ударные группировки, на каком они расстоянии от линии фронта, куда направлен главный удар. Об этом мы не знаем ничего. Четыре пары разведчиков, в том числе из вашего полка, уже побывали в этом районе и не вернулись. Они успели только передать по радио то, что уже известно. Группа Гудериана — там. Этот участок очень плотно прикрывают немецкие истребители, там действуют и “Нибелунги”. Они просто не выпускают наших разведчиков из района.

— Товарищ генерал, — предлагает Жучков, — а что, если послать на разведку не пару, а эскадрилью? С эскадрильей они не справятся.

— Это верно, не справятся. Но эскадрилья, вернувшись целой, вернется и без результата. Пролет большой группы через линию фронта не останется незамеченным, и немцы успеют принять меры. Они очень тщательно маскируются. Поэтому надо идти все-таки парой. Задача ясна, Злобин?

— Так точно, товарищ генерал: найти и нанести на карту расположение группы Гудериана.