Вечером наши гости сложились — выезжать планировали рано утром, еще до света.
— Это тебе, Сири, — я подметала у входа снег, и не слышала, как сзади подошел Драс, в руках он держал небольшой кувшин. — Это красная ола тааров. Ты так и не смогла попить ее там.
Я приняла подарок, примерно представляя, сколько может стоить этот кувшин литра на два, не меньше.
— Через десять ярких будет сбор, на мой двор прибудут все карлы. Это недалеко, я пошлю за вами с Бором и Севаром.
— Спасибо за такой подарок, Драс, я и не знаю, что случилось бы с нами, если не ты. А мне можно быть на сборе, где будут только мужчины?
— Только ты сможешь рассказать людям, что происходит, и чего надо бояться. Если они не послушают тебя, я не хочу больше иметь ничего общего с тупоголовыми. Если они не боятся смерти своих людей, я очень боюсь, и буду один добиваться… перемен.
— Ты не один, я готова помогать тебе. Теперь у меня есть брат, которому я доверю и свою жизнь, — он сморщился от моих слов, или от излишней бравады, но наклонился, и чуть приобнял меня. Мы были одного роста, только я длинноногой, а он наоборот, но крепенький, и какой-то слишком взрослый для своих лет. Его коса была одного цвета с моим ежиком на голове, а глаза были карими. В моей прошлой жизни этот парень был бы душой компании, но скромнягой, старался бы походить на альфа-самцов, но выходило — бы комично. А здесь он выглядел вполне органично, был индивидуален, эмоционален, но не в ущерб холодному разуму и предприимчивости.
Утром они уехали, а мы сразу пошли смотреть стройку. Сруб был десять на десять метров, не меньше, внутри сразу рубили стены. Мы с Истой расчертили план на деревяшке. В доме предполагалось три очага, мы решили, что если строить, то заранее рассчитать. Лучше пусть простаивают, если будет достаточно двух. Раз есть стены, значит, тепло будет плохо пробираться от комнат.
Среднюю комнату, которая по ширине будет примерно пять метров, разделим на большую залу и кухню в конце, ее поделим печью. Слева и справа по две комнаты, шириной по два с половиной метра, и длиной по пять, это достаточно для большой кровати и сундуков под одежду. Комнаты разделить между собой каменными печами, а топки сделать из большой комнаты. В будущем поймем кто у нас мерзляк, а кто любит прохладнее, и комнаты можно будет поменять. Все дружно утвердили этот вариант, и сейчас у нас был сруб, внутри которого сразу поднимались две стены. Потом, уже после постановки, вырубятся дверные проемы, и в боковые от печей стены врубится по бревну, чтобы держать их.
Мне снилась наша гора, это плато, где можно было начать другую жизнь. Мне не давало покоя ощущение, что жизнь нужно начинать с белого листа, с чистой земли, со своей истории, и как бы я не говорила себе, что здесь настроен быт, и можно просто усовершенствовать жизнь, обогатить ее культурой, знаниями, радостями, я хотела все начать сначала. Там, на девственно чистой земле, моей реке, а не в поле, с разбитой головой, и страхом, что больше я никогда не увижу свою семью. Проснулась от воя волков, и пошла проверить запоры на сарае с лошадьми и овцами. Фрейя фыркала рядом со спавшей Ютой.
Вьюга, еще вечером кружившая так, что не было видно реки, утихла, и сейчас, при свете луны, воздух был прозрачен. Черный бархат неба, звезды, а вокруг луны широкий нимб, говорящий о заморозке к утру. Надо-бы затопить очаг, время, наверно, не меньше пяти утра. Лошади фыркали в стойле. Замело за вечер все тропинки, и снег лежал нетронутым до реки. Вернулась, и на выходе из дома взяла факел, из кухонного очага достала уголек на плошке, раздула его, и вышла на улицу, чтобы не дымить.
Закрыла за собой дверь, ткнула просмоленной паклей на конце палки в дымящийся уголек, она затрещала и взялась не ровным, дрожащим огнем. Можно было не брать свет, луна светит как днем. Я не пожалела, что вышла на улицу — воздух блестел в свете луны мелкими кристаллами. Момент смены температур — одно из самых красивых природных явлений. Деревья возле реки утром будут сказочными, рождественскими. По ощущениям, сейчас середина, или конец января. Или все-же февраль?
Сквозь наносы дорожка к сараю все равно хорошо видна, главное не ступить мимо — нога провалится по колено. Нет следов животных, если бы они были, нам строго-настрого велено не выходить, а звать мужчин. Волки спускаются к домам только в крайних случаях, и тогда они особенно опасны. Не было нужды проверять, но к лошадям все-равно тянуло, и эта красота на улице — когда еще ее увидишь.
Дверь плохо поддавалась из-за наметенного к ней небольшого сугроба, валенком тут вряд ли обойдешься, нужно принести из дома скребок. Надо предложить Севару переделать ворота, чтобы они как в доме открывались внутрь. Сарай достаточно большой, овцы могут и подвинуться. Под дверью нанос немного промерз, и мягким валенком его было сложно пробить. Надо идти за скребком, сна уже точно не вернуть, вернусь, затоплю печь, и буду прясть в тишине. И придумаю песню для Юты.
Обернулась, чтобы идти к дому, и уткнулась лицом в мех, и чужой, незнакомый мне, и от этого страшный, опасный запах. Сердце ухнуло ниже пяток, горло стало сухим, последней мыслью было «это точно не волк!»
Глава 25
Ноги замерзли, тело затекло, во рту было настолько сухо, что язык стал частью нёба, дышать было больно — горло слиплось. Я попыталась распрямить спину, и поняла, что ноги связаны в коленях и в голени. Руки связаны в запястьях и притянуты к коленям. Попыталась кричать, но изо рта вылетел звук похожий на кряканье. Меня трясло, мы явно двигались. Подо мной солома, сверху шуба или шкуры, накрыта с головой, и нет даже щели. Напряглась как могла, и с бока перевернулась на спину. Надеялась, что шуба повернется со мной, и откроется хоть какой-то маломальский обзор, но она просто натянулась, и колени, которые теперь торчали кверху, просто скользнули по ней.
Мы встали, голосов не было слышно, фыркала лошадь, потом скрипнул снег — спрыгнули с лошади, и в мою сторону явно шагали по снегу — скрип был все ближе и ближе. Меховой полог откинули, и мне в глаза, будто бросили горсти белого яркого света. Зажмурилась, но это плохо помогало. Руки взяли меня подмышки и посадили. Я пыталась открыть глаза, но выходило смотреть только в щелки — солнце светило так ярко, и снег вокруг просто слепил. На шее почувствовала холодную ладонь, нажали на шею, и губы коснулись горлышка, сместила взгляд — рука в меховом рукаве, фляга из кожи или что там под кожей? Сзади на шею надавили, мол, пей, я завертела головой, чтобы увидеть человека позади себя, но шею только плотнее охватили пальцы. Я жадно пила, задыхалась, потому что сухое горло не могло протолкнуть в себя первые глотки. Человек молча и терпеливо ждал, и не убирал воду пока я не отвернулась от нее.
— У меня замерзли ноги, и, если я нужна вам живой, лучше надеть на них что-нибудь, иначе, вы довезете меня лежачей. И у меня все затекло, руки болят. И спина. — я снова попыталась обернуться, но вторая рука накинула полог на голову, а за шею меня наклонили на бок. Потом обе руки снова взяли подмышки и подвинули ниже, под полог. Я задрала голову, и увидела, как под голову мне подсунули свернутую мехом наружу овчинку, а край полога руки подогнули под солому. Увидела только край шубы из серой с рыжими подпалинами, волчьей шкуры. Стало снова темно. Потом скрип снега, и открылся полог внизу, у ног, там было еще достаточно места. Ноги были в чулках, но калоши я, видимо, потеряла. Под меня засунули большую, явно сшитую из нескольких кусков, овчину, и завернули ею сверху. Снова опустился полог, и подоткнули под солому.
Скрип снега, фырканье лошади, звук упряжи, и мы двинулись. Это не телега, это сани — уж больно плавно и лихо мы едем. Спала я до этого, или была без сознания, я не понимала, голова не болела, мысли были ясными. Ну, хоть убивать меня не собираются, и то хорошо. Едем быстро, значит, торопятся, значит, убегают. Севар встает всегда еще до шести утра, топит печи, поит животных, а сейчас, когда у нас появилась Фрейя, он первым делом идет к ней, потому что девочке очень неудобно с завязанными ногами. Он развязывает ее, и придерживая ногу, дает постоять, потом извиняется, и связывает снова. Бор тоже уже рвется в седло, хоть Иста пока его не пускает, и держит дома, чтобы не лез на стройку.