— Серьезно? А я думала, я одна такая трусиха. Куда мы попали, Андрей? Что это за Мир? Он даже не мертвый, он какой-то не родившийся еще.

— А попали мы, Наталья, в такое место, какое я при всей свой фантазии даже представить не мог. Помнишь, какие гипотетические картинки я вам рисовал тогда? А вот такого даже мне в голову не пришло.

— Так что же это за Мир?

— Это не Мир. Таких Миров не бывает. Это, Наташа, искусственное образование.

— Подожди. Если это — искусственное образование, значит, где-то есть те, кто его создал.

— Вот это-то меня только и утешает. Раз они существуют, значит, у нас есть шанс до них добраться.

— А что дальше?

Я не успеваю ответить. Неизвестно откуда рождается не то рык, не то рев, не то гул взлетающего реактивного самолета. Звук постепенно нарастает и достигает такой силы, словно мы стоим у кромки взлетной полосы, а самолет отрывается от земли в десяти метрах от нас. Не сговариваясь и без всякой команды, мы падаем на стеклообразную поверхность, непроизвольно занимая положение для круговой обороны. А звук все нарастает и накатывается на нас, подобно тяжелому танку. Он уже физически начинает давить на нас. И все это при полной неподвижности воздуха. И вдруг наступает мертвая тишина. Звук обрывается так же внезапно, как и начался.

Полчаса мы лежим неподвижно, всматриваясь в никуда и ожидая какого-либо продолжения. Все по-прежнему, как и раньше, как час, сутки и более назад. Я медленно встаю и подаю руку Наташе. К нам подходят Лена с Анатолием. Он спрашивает:

— И что это было?

— Лена вчера хорошо мне сказала. У нас информации у всех поровну: чуть больше нуля. Предлагаю устроить мозговой штурм на тему: что это было.

— Пошел бы ты в Схлопку! — машет Лена рукой.

— Я бы с удовольствием в нее ушел, лишь бы здесь не оставаться. Подскажи только, как это сделать.

Лена снова машет рукой и предлагает:

— Пошли дальше. Хуже чем есть, все равно не будет.

— Ты так думаешь? — спрашиваю я уже на ходу.

— Что ты имеешь в виду?

— Вода. Ее осталось всего ничего. Препараты от обезвоживания не дадут нам умереть от жажды, но не спасут от голода. А десантные пайки без воды употреблять невозможно.

— Придется урезать норму. Будем готовить одну порцию на двоих. А через некоторое время посмотрим, может быть, придется еще урезаться.

Проходит еще три «дня». Они не приносят ничего нового. Звук, так поразивший нас, больше не повторяется. Я даже не пытаюсь строить догадки: что же это было? Информация у нас нулевая. Или, выражаясь словами Лены, чуть больше нуля. Тут можно нафантазировать такого, что от собственной тени шарахаться начнешь. Впрочем, теней здесь тоже нет, как и многого другого.

Экономя воду, мы урезаем нормы питания до предела. На завтрак готовим одну порцию на двоих, на обед тоже, а на ужин — одну на всех. О таких вещах, как кофе и чай, стараемся не вспоминать. Принимаем по вечерам таблетки разработанного Леной препарата от обезвоживания организма. Так начинается вторая «неделя» нашего пребывания в этой… в этом… Даже не знаю, как и назвать.

Мы по-прежнему идем в избранном направлении. Идем только потому, что все мы ясно осознаем: стоит нам остановиться, как начнется неотвратимое. В пути и на привалах мы разговариваем на отвлеченные темы: искусство, история, философия. Беседуем и спорим часами. Однажды выясняется что в Фазе, где жили Наташа с Анатолием, Омар Хайям почти не известен. Весь вечер я читаю рубаи, разумеется, те, какие помню. Они производят на ребят сильнейшее впечатление. Особенно поражают их строки:

Наташа повторяет их несколько раз, чтобы получше запомнить. Анатолий же задумчиво произносит:

— Точно про нас. За исключением последней строки. Сюда-то мы попали как раз по своей воле.

А «утром» мы снова отправляемся в никуда. Снова идем и идем. Идем с единственной уже целью: не оставаться на месте. Мы теряем счет «дням», и только таймер, услужливо отсчитывающий сутки, подсказывает нам, что мы здесь находимся уже пятнадцать дней.

Мы с Анатолием идем впереди и спорим о Нострадамусе. Анатолий убежден, что он был гениальный предсказатель, пророк. Я возражаю, что репутацию предсказателя ему создали недобросовестные, падкие на сенсации исследователи и публицисты. Они, заявляю я, отобрали из каждой сотни его пророчеств по пять-шесть таких, которые более-менее сбылись, а об остальных просто умолчали и не стали публиковать их. Тем более что Нострадамус писал частично на латыни, частично на старо французском. При вольном переводе можно и кактус за хлопок выдать.

Анатолий не сдается, и я припечатываю его последним аргументом. Никакой он был не предсказатель. Нострадамус был сатириком, и сатиру свою замаскировал под пророчества. Я сам наблюдал сцену его пьянки с каким-то бродягой: не то монахом, не то вагантом. Тот упрекал Нострадамуса за то, что тот так глубоко и тщательно запрятал смысл свой сатиры, что даже сейчас его понимают далеко не все. А что будет лет через тридцать, через сто? Что подумают люди, читая его творения? «Кому надо и кто захочет, поймут! — со смехом отвечал Нострадамус. — А на потомков мне плевать! Я пишу не для них. Пойми, если бы я не прятал свой яд так глубоко, я давно бы уже сгорел на костре или болтался на виселице».

Анатолий хочет что-то возразить, но я останавливаюсь, чтобы прикурить сигарету, и он уходит немного вперед.

— А! Мать твою! — слышу я вдруг его возглас. — Что такое?!

Анатолий стоит, раскинув руки, и водит ими по воздуху. В чем дело? Рехнулся? Похоже на то. Я подхожу и тихо спрашиваю:

— Что с тобой, Толя?

— Стена.

— Какая стена? — не понимаю я.

— Да вот, прямо перед нами, — он тычет рукой вперед. — Я даже нос разбил об нее.

В самом деле, по губам и подбородку Анатолия стекает струйка крови. Я протягиваю руку, и она упирается в невидимое препятствие, в стену. На ощупь она такая же, как и поверхность под ногами. Только ее абсолютно не видно. Кажется, пришли.

К нам подходят Лена с Наташей.

— Что случилось, Андрей? Почему стоим?

— Кажется, пришли, — повторяю я только что прозвучавшую в моей голове фразу. — Дальше идти некуда. Стена.

— Что за стена? — недоверчиво спрашивает Лена и протягивает вперед руку.

На ее лице медленно проступает самое неподдельное изумление. Наташа тоже трогает преграду, и у нее тоже округляются глаза. Несколько минут мы молча осмысливаем обстановку. Интересно наблюдать, как меняется выражение лиц. У Лены изумление переходит в озадаченность: она ломает себе голову, что же делать дальше? А у Наташи появляется выражение страха. В самом деле, шли, шли и вдруг пришли. Хода в эту сторону больше нет. Неужели идти назад? Столько времени, сколько шли сюда, да потом еще неизвестно сколько. А вдруг там такая же стена?

— Вот мы и добрались до края нашего сосуда-мышеловки, — говорит Лена. — Что делать бедным мышкам?

— Мышки могут попытаться перелезть через стенку сосуда, — говорит Анатолий и предлагает: — Попробуем оценить высоту препятствия.

Он упирается руками в «стену», я забираюсь ему на плечи, _ а Лена помогает Наташе взобраться на меня. Со стороны это выглядит, наверное, забавным акробатическим трюком. Тем более что «пирамида» наша имеет отчетливый наклон вперед. Но наши усилия бесполезны. Сколько Наташа ни тянется, ее руки скользят все по той же невидимой преграде.

— Да, перепрыгнуть эту стенку нам не удастся, — констатирует Лена.

— Если телеграфный столб трудно перелезть, то его можно обойти — гласит древняя китайская мудрость, — говорю я.

— Правильно, — соглашается Анатолий. — Вы с Леной идите налево, мы с Наташей — направо.